|
Что с тобой, скажи мне, братец? Бледен ты, как святотатец, Волоса стоят горой! Или с девой молодой Пойман был ты у забора, И, приняв тебя за вора, Сторож гнался за тобой? Иль смущен ты привиденьем, Иль за тяжкие грехи, Мучась диким вдохновеньем, Сочиняешь ты стихи?
|
|
Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный Волны, плеснувшей в берег дальный, Как звук ночной в лесу глухом. Оно на памятном листке Что в нем? Забытое давно Но в день печали, в тишине,
|
|
Что белеется на горе зеленой? Снег ли то, али лебеди белы? Был бы снег — он уже бы растаял, Были б лебеди — они б улетели. То не снег и не лебеди белы, А шатер Аги Асан-аги. Он лежит в нем, весь люто изранен. Посетили его сестра и матерь, Его люба не могла, застыдилась. Как ему от боли стало легче, Приказал он своей верной любе: «Ты не ищи меня в моем белом доме, В белом доме, ни во всем моем роде». Как услышала мужнины речи, Запечалилась бедная Кадуна. Она слышит, на двор едут кони; Побежала Асан-агиница, Хочет броситься, бедная, в окошко, За ней вопят две милые дочки: «Воротися, милая мать наша, Приехал не муж Асан-ага, А приехал брат твой Пинторович». Воротилась Асан-агиница, И повисла она брату на шею — «Братец милый, что за посрамленье! Меня гонят от пятерых деток».
|
|
«Куда вы? за город конечно, Зефиром утренним дышать И с вашей Музою мечтать Уединенно и беспечно?» — Нет, я сбираюсь на базар, Люблю базарное волненье, Скуфьи жидов, усы болгар, И спор и крик, и торга жар, Нарядов пестрое стесненье. Люблю толпу, лохмотья, шум — И жадной черни лай свободный. «Так — наблюдаете — ваш ум И здесь вникает в дух народный. Сопровождать вас рад бы я, Чтоб слышать ваши замечанья; Но службы долг зовет меня, Простите, нам не до гулянья». — Куда ж?— «В острог — сегодня мы Выпровождаем из тюрьмы За молдаванскую границу Кирджали».
|
|
Гляжу, как безумный, на черную шаль, И хладную душу терзает печаль. Когда легковерен и молод я был, Прелестная дева ласкала меня, Однажды я созвал веселых гостей; «С тобою пируют (шепнул он) друзья; Я дал ему злата и проклял его Мы вышли; я мчался на быстром коне; Едва я завидел гречанки порог, В покой отдаленный вхожу я один… Не взвидел я света; булат загремел… Безглавое тело я долго топтал Я помню моленья… текущую кровь… С главы ее мертвой сняв черную шаль, Мой раб, как настала вечерняя мгла, С тех пор не целую прелестных очей, Гляжу, как безумный, на черную шаль,
|